Неточные совпадения
Уже начинал было он полнеть и приходить
в те круглые и приличные формы,
в каких читатель застал его при
заключении с ним знакомства, и уже не раз, поглядывая
в зеркало, подумывал он о многом приятном: о бабенке, о детской, и улыбка следовала за такими мыслями; но теперь, когда он взглянул на себя как-то ненароком
в зеркало, не мог не вскрикнуть: «Мать ты моя пресвятая! какой же я
стал гадкий!» И после долго не хотел смотреться.
— Что вы это ему говорите: он еще дитя! — полугневно заметила бабушка и
стала прощаться. Полина Карповна извинялась, что муж
в палате, обещала приехать сама, а
в заключение взяла руками Райского за обе щеки и поцеловала
в лоб.
А главное
в том, что он порядком установился у фирмы, как человек дельный и оборотливый, и постепенно забрал дела
в свои руки, так что
заключение рассказа и главная вкусность
в нем для Лопухова вышло вот что: он получает место помощника управляющего заводом, управляющий будет только почетное лицо, из товарищей фирмы, с почетным жалованьем; а управлять будет он; товарищ фирмы только на этом условии и взял место управляющего, «я, говорит, не могу, куда мне», — да вы только место занимайте, чтобы сидел на нем честный человек, а
в дело нечего вам мешаться, я буду делать», — «а если так, то можно, возьму место», но ведь и не
в этом важность, что власть, а
в том, что он получает 3500 руб. жалованья, почти на 1000 руб. больше, чем прежде получал всего и от случайной черной литературной работы, и от уроков, и от прежнего места на заводе,
стало быть, теперь можно бросить все, кроме завода, — и превосходно.
Надоело мне дожидаться их
в нечистой комнате станционного смотрителя. Я вышел за ворота и
стал ходить перед домом. Это была первая прогулка без солдата после девятимесячного
заключения.
В заключение упомяну, как
в Новоселье пропало несколько сот десятин строевого леса.
В сороковых годах М. Ф. Орлов, которому тогда, помнится, графиня Анна Алексеевна давала капитал для покупки именья его детям,
стал торговать тверское именье, доставшееся моему отцу от Сенатора. Сошлись
в цене, и дело казалось оконченным. Орлов поехал осмотреть и, осмотревши, написал моему отцу, что он ему показывал на плане лес, но что этого леса вовсе нет.
— Жалости подобно! Оно хоть и по закону, да не по совести! Посадят человека
в заключение, отнимут его от семьи, от детей малых, и вместо того, чтобы работать ему, да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек — только что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать
стал…
В заключение приводились
статьи, угрожавшие капитану чуть не ссылкой
в каторжные работы, и список убытков, грозивший разорением.
Средний возраст только что осужденного каторжного мне не известен, но, судя по возрастному составу ссыльного населения
в настоящее время, он должен быть не меньше 35 лет; если к этому прибавить среднюю продолжительность каторги 8-10 лет и если принять еще во внимание, что на каторге человек старится гораздо раньше, чем при обыкновенных условиях, то
станет очевидным, что при буквальном исполнении судебного приговора и при соблюдении «Устава», со строгим
заключением в тюрьме, с работами под военным конвоем и проч., не только долгосрочные, но и добрая половина краткосрочных поступала бы
в колонию с уже утраченными колонизаторскими способностями.
Генеральша на это отозвалась, что
в этом роде ей и Белоконская пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака».
В заключение всего генерал заметил, что супруга его принимает
в князе участие точно как будто
в родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно
стала ласкать; видя это, Иван Федорович принял на некоторое время весьма деловую осанку.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей
в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а
стало быть, способствует к
заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
— Теперь мне не
стать к тебе вовсе ходить, Лев Николаич, — медленно и сентенциозно прибавил он
в заключение.
— Трудится бездарный труженик; талант творит легко и свободно…» Но, вспомнив, что
статьи его о сельском хозяйстве, да и стихи тоже, были сначала так, ни то ни се, а потом постепенно совершенствовались и обратили на себя особенное внимание публики, он задумался, понял нелепость своего
заключения и со вздохом отложил изящную прозу до другого времени: когда сердце будет биться ровнее, мысли придут
в порядок, тогда он дал себе слово заняться как следует.
Известно давно, что у всех арестантов
в мире и во все века бывало два непобедимых влечения. Первое: войти во что бы то ни
стало в сношение с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить на стенах тюрьмы память о своем
заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние истории».
Нет никакого сомнения, что сей умный мужик, видавший на своем веку многое, понял всю суть дела и вывел такого рода
заключение, что барин у него теперь совсем
в лапах, и что сколько бы он потом ни
стал воровать по откупу, все ему будет прощаться.
Наконец до того разъярились, что
стали выбегать на улицу и суконными языками, облитыми змеиным ядом, изрыгали хулу и клевету. Проклинали человеческий разум и указывали на него, как на корень гнетущих нас зол; предвещали всевозможные бедствия, поселяли
в сердцах тревогу, сеяли ненависть, раздор и междоусобие и проповедовали всеобщее упразднение. И
в заключение — роптали, что нам не внимают.
О слепец! скажу я тебе, если ты мыслишь первое; о глупец! скажу тебе, если мыслишь второе и
в силу сего
заключения стремишься не поднять и оживить меня, а навалить на меня камень и глумиться над тем, что я смраден
стал, задохнувшися.
Отзывы были весьма различны, но по мере того, как сведения
становились многочисленнее и точнее,
заключения ученых джентльменов начинали вращаться
в круге все более ограниченном.
Когда я вернулся
в двенадцатом часу
в наш общий номер, Тит опять прыснул и
стал расспрашивать: «Ну, что? Как сошел парадный визит? Как генерал? Чем угощали? О чем говорили?.. Отчего у тебя кислый вид?..» Я должен был признаться, что вечер прошел для меня довольно скучно. Старый генерал был приветлив, даже слишком. Он завладел мною целиком, много расспрашивал о дяде и отце, рассказывал военные анекдоты и
в заключение усадил играть
в шахматы.
Заключение этой речи восстановило меня
в правах, а то я уже начинал думать, что из меня будут, как из глины, лепить, что им вздумается. Оба мои пестуна сели и
стали смотреть, как я обнажаюсь. Растерянный, я забыл о подлой татуировке и, сняв рубашку, только успел заметить, что Том, согнув голову вбок, трудится над чем-то очень внимательно.
Уже давно, с первых дней
заключения, начал фантазировать ее слух. Очень музыкальный, он обострялся тишиною и на фоне ее из скудных крупиц действительности, с ее шагами часовых
в коридоре, звоном часов, шелестом ветра на железной крыше, скрипом фонаря, творил целые музыкальные картины. Сперва Муся боялась их, отгоняла от себя, как болезненные галлюцинации, потом поняла, что сама она здорова и никакой болезни тут нет, — и
стала отдаваться им спокойно.
Стало быть, я его потерял? — этого еще недоставало! — простонал он, наконец,
в заключение.
Представим теперь,
в заключение нашей
статьи, общий итог всего, что делала сатира
в век Екатерины и как ее дело отражалось
в жизни русского общества.
С другой стороны — и публика, которая прочтет нашу
статью, не должна, нам кажется, вывести из нее слишком дурного
заключения для литературы. Не много надо проницательности, чтобы понять, что все наше недовольство относится не столько к литературе, сколько к самому обществу. Мы решительно не намерены противоречить, ежели кто-нибудь из литераторов захочет предложить возражения и ограничения наших мнений, например,
в таком виде...
Впрочем, не будем полагаться на читателей. Опытные люди говорят нам, что читатели бывают недовольны, когда им что-нибудь недосказывают, а
в нашей
статье многое может показаться недосказанным. Вследствие этого мы находимся вынужденными сказать еще несколько заключительных слов о крупных и мелких мелочах, указанных нами.
Заключение наше должно служить ответом на вопрос: зачем мы говорим о мелочах?
Мы уже коснулись
в первой
статье взглядов автора на современную цивилизацию
в Европе и
в России; не мешает рассмотреть и то, путем каких исторических выводов дошел автор до своих оригинальных
заключений.
Рассказав все это мне, Шушерин прибавил
в заключение: «Ярба я никогда не
стал бы играть добровольно; но вот видишь ли, любезный друг, какая штука: дирекция мне нужна вперед, а Кокошкина директор очень уважает.
В заключение своей
статьи Белинский высказывает горячее желание, чтобы дарование Кольцова не заглохло под тяжестью обстоятельств жизни, но развивалось и крепло. Он оканчивает напоминанием поэту о твердости духа и неутомимой борьбе с жизнью и приводит его же стихотворение «К другу», заключающееся следующими стихами...
И с тем мы с ним расстались. На нем его титла всё яснее обозначались, а у нас не умолкали другие знамения,
в заключение коих, по осени, только что
стал лед, как вдруг сделалась оттепель, весь этот лед разметало и пошло наши постройки коверкать, и до того шли вреда за вредами, что вдруг один гранитный бык подмыло, и пучина поглотила все возведение многих лет, стоившее многих тысяч…
Сначала я ничего не понял ни
в этой мимике, ни
в сумасшедшей скачке Замятина, но затем сообразил: он нарушил строгое приказание заседателя и ехал совсем не
в Шушминскую волость, где его ждало унизительное
заключение в каталажке… При этом он увозил с собой дипломатические тайны вражеского
стана…
Нам остается свести отдельные черты, разбросанные
в этой
статье (за неполноту которой просим извинения у читателей), и сделать общее
заключение.
Но теперь кстати будет сказать еще несколько слов об этом предмете,
в заключение нашей
статьи.…
Заключением этой
статьи служит «Рецепт»,
в котором Безрассуду предписывается как средство для излечения от безрассудства — упражнение
в рассматривании костей господских и крестьянских до тех пор, пока он найдет между ними различие («Живоп.», ч. I, стр. 140).
В заключение нашей
статьи мы просим у читателей извинения
в том, что наши заметки приняли форму несколько полемическую.
В заключение своей
статьи автор спрашивает: [«Какую цель имел Радищев?]
Опять ей
стали мерещиться разные страхи и ужасы, которым он, по ее
заключению, должен был подвергаться
в это время, и, наконец,
в этой тоске не совладала она со своим неугомонным сердцем: взяла и поехала к нему на квартиру.
После этого он сам
стал меня спрашивать о том, почему у них, удэхейцев, много есть разных «севохи», а у нас, русских, только один, почему всегда он изображает человека с раскрытыми руками, почему его носят на груди.
В заключение он выразил свое неудовольствие по адресу какого-то Фоки, который привез ему «лоца севохини», но не сказал, зачем его надо носить. Если для удачной охоты, то на какого зверя, а если против болезни, то какой именно.
В момент
заключения этих рассуждений
в комнату вошла горничная с пузырем льда, который надо было положить Ларисе на больное место, и Форов с своею толстою папиросой должен был удалиться
в другую комнату, а Синтянина,
став у изголовья, помогла горничной приподнять голову и плечи больной, которая решительно не могла ворохнуться, и при всей осторожности горничной глухо застонала, закусив губу.
Грейг должен был оставить Плимут ранее, чем предполагал: по его замечанию что-то очень много любопытных
стали посещать его корабль, и из расспросов незваных гостей было видно, что они догадываются о
заключении в одной из кают корабля «Трех иерархов» таинственной пленницы.
Когда же было получено
в Рагузе известие о
заключении между Турцией и Россией мира, я
стала настоятельно уговаривать князя Радзивила отказаться от неосуществимых его планов и советовала ему, воротясь
в Польшу, примириться с королем Станиславом Августом.
— Умоляю вас, — сказал он, обращаясь к фельдмаршалу, — простите мне, что я отрекся от первого моего показания и не хотел
стать на очную ставку с этою женщиной. Мне жаль ее, бедную. Наконец, я откроюсь вам совершенно: я любил ее и до сих пор люблю без памяти. Я не имел сил покинуть ее, любовь приковала меня к ней, и вот — довела до
заключения. Не деньги, которые она должна была мне, но страстная, пламенная любовь к ней заставила меня покинуть князя Радзивила и отправиться с ней
в Италию.
Он был арестован по ничтожному поводу и просидел четыре года
в тюрьме
в одиночном
заключении, где и написал большую часть своих
статей.
Дочь Апраксина, княгиня Елена Степановна Куракина, находилась
в близких отношениях с графом Петром Ивановичем. Апраксину Бестужев предписал всячески избегать столкновения с пруссаками и как можно медленнее подвигаться к границе, а сам
стал бороться с врагами внутренними, трудиться над своим планом об удалении великого князя от престолонаследия и хлопотал о
заключении тайного союза с Англией. С большим трудом успел он уговорить государыню подписать союз с Англией.
Такое расположение духа, хотя и находящегося
в заключении Гиршфельда, не могло остаться без влияния на его сообщников и клевретов, гулявших на свободе — будущих подсудимых и свидетелей. Они тоже приободрились и
стали смелее глядеть на неизвестное будущее.
Чего не перепытала душа его
в первые дни
заключения! Не говорю о лишениях физических. Каждый день убавляли пищи его, наконец
стали давать ему по кусочку черствого хлеба и по кружке воды. За трапезой его строго наблюдал сам дворецкий великого князя. Лишения такого рода сносил он с твердостью; но что более всего сокрушало его, так это неизвестность о друзьях и об Анастасии. Хоть бы повеяло на него отрадою их воспоминания, их участия и любви к нему; хоть бы весточку о них услыхал.
Покраснев от своей опрометчивости, он
стал пощипывать усики и отделываться от заданного ему вопроса какими-то двусмысленными словами,
в которых нельзя было добраться ни до какого
заключения.
О, слепец! скажу я тебе, если ты мыслишь первое; о, глупец! скажу тебе, если ты мыслишь второе и
в силу сего
заключения стремишься не поднять и оживить меня, а навалить на меня камень и глумиться над тем, что я смраден
стал задохнувшися.